"И перекуют они мечи свои на орала и копья свои на садовые ножницы". Исайя 66
Командир полка выстроил их на полигоне и объявил уже открытым текстом:
- Вам выпала честь завершить Вторую мировую войну: без капитуляции Японии полная победа невозможна...
Было у него историческое имя: Александр Невский. Через несколько часов после произнесенных им торжественных слов он будет убит наповал японским снайпером, засевшим на сопке Офицерской.
А 351-й гаубичный полк, в котором Зигмунд (настоящее имя Меир) служил радистом, перейдет в наступление. И восемнадцатилетний долговязый еврейский паренек из польского города Тернополя (бывший Тарнополь) совершит свой, может быть, не столь заметный, но необходимый для окончательной победы над фашизмом подвиг, значимость которой успел он уже за свою короткую жизнь постичь ценой тяжких страданий, потери всех близких. За пять лет войны он прожил десять жизней. И одна была страшней другой...
"У НАС НЕ ОСТАЛОСЬ НИЧЕГО, КРОМЕ ДУШИ" ИЗ РАССКАЗА МЕИРА ЗИГМУНДА САСОВЕРА
Казалось, нет ничего прочнее и надежнее, чем отчий дом. Наверное, это о нем сказано, что тут и стены помогают. Но ни тихие семейные вечера под оранжевым абажуром, когда мама проверяла тетрадки учеников (она преподаватель в еврейской школе имени Перля) /сектор Майдану Волі,1, де тепер головний корпус ТНМУ, зруйнована під час війни/, когда отец, повесив на спинку стула пиджак, щелкал на счетах (он купец, держатель большого магазина деликатесов /йдеться про сучасний будинок Шевченка,29 та 33 або разом, стара довоєнна номерація Міцкевича,41/), а двое младших Сасоверов готовили уроки, ни вкусные мамины обеды (куриная шейка, начиненная салом и мукой, кислосладкое жаркое, струдель), ни добродушное подшучивание друг над другом ("Меир, ким а геер!") ничто, ничто не гарантия и не защита от ужасов эпохи.
Шевченка 29 та 33, до 1939 року, були власністю родини Сасоверів
До 1939 року родина Сасоверів мешкала на другому поверсі (йдеться про будинок із темно-синьою стіною). Якщо не помиляюся, то йшлося про балкон над продовгастою ждовтою вивіскою.
Тем более это касается еврейского дома, который стоит на перекрестке всех бед... Даже если тебя уже зовут не Меир, а Зигмунд, как окрестили его в школе поляки, избрав более благозвучный для польского уха вариант.
Когда Советы, прибрав к рукам Западную Украину, "раскулачили" отца Меира Зигмунда отняли магазин и жилье, выбросили семью в декабре на улицу, и пришлось кочевать по клетушкам и коморкам бывших компаньонов, знакомых (обязательно предупреждавших: "только ненадолго"), это была всего лишь репетиция грядущих горестей и несчастий. Ведь заканчивался уже 1939-й год канун Второй мировой, год раздела Польши, год захвата гитлеровской Германией Чехословакии, год "воссоединения" или "освобождения", как фарисейски называли это в России, Западной Украины, год совместных парадов советских и немецких войск...
И неизвестно, что было хуже: грабежи, ссылки Советами интеллигенции в сочетании с красивыми теориями (как один знакомый семьи Сасоверов сказал: "варенье в ночном горшке") или приближающаяся железная поступь откровенного фашизма. Сперва Зигмунд увидел русские танки, мчавшиеся по городу, потом немецкий разведывательный самолет "раму", как его называли за два параллельных хвоста. Затем видел стремительное отступление Красной Армии, мчавшейся в пыльном облаке по дороге. Затем услышал треск мотоциклов, немецкую речь, солдат и офицеров в хаки с закатанными рукавами, словно отправившихся на прогулку, а не на войну. Один из них, венский немец (австрийцы казались более культурными), разговорился с родителями Зигмунда (оба прекрасно владели немецким), узнал, что они евреи, и посоветовал им переселиться куда нибудь подальше от дороги. Это был уже сорок первый год. Скитания продолжались. Убегали то ли от смерти, то ли от судьбы. Оба эти понятия для евреев часто сливаются в одно. Микулинцы под Тернополем, Хатки...
Наступила осень. Убирали кукурузу. Туман. В его белесых клочьях увидели, как немцы стали патрулем на дороге. После слухов о том, что евреев убивают в Тернополе, это выглядело однозначно: готовится акция и тут, в Хатках. Окружают, чтобы не убежали. Кинулись через огороды в лощину. Остановились возле речки Серет, где от моста остались одни быки, торчащие бревна. Мать не могла по ним, скользким, пройти. Спрятали ее в лежащих стеблях кукурузы, чтобы потом за ней вернуться, может быть, с лодкой, если достанут. Хоть на плоту! "Бегите, сказала она, не задерживайтесь!" Больше они ее никогда не увидят. Ее выдаст поляк, чьи окна выходили на огород, где мать пряталась. Вместе с остальными попавшими в облаву евреями ее посадят в "телячий" вагон и увезут. Неизвестно, куда, но уж ясно зачем. Их уже боялись хозяева впускать к себе даже как батраков на дармовую работу, за одну еду и крышу над головой. Отказала пани Стася, отказал Костецкий. Жили под мостом. Потом копали землянку.
Тернополянин Зигмунд Сасовер (1926 р.н.)
В Трембовле их застала новая акция. Услышали крики, выстрелы. Забежали в какойто дом, на чердак. Хлопнула дверь внизу. Вошли три полицая-украинца. Пили горилку, рассказывали, смеясь, как они ловили жидов. Ночью спустились вниз по шаткой стремянке, ушлив село Кровинки, названное так в старые времена, когда в период татарского нашествия было тут пролито много крови. Вырыли землянку. Ели накопанную в поле мерзлую картошку, прямо сырой. Отправился Зигмунд через кладбище, прячась за памятниками, в Хатки на поиски хлеба. И тут, на могилах, встреча с пьяным полицаем. От его выстрела до сих пор вмятина на голове. Досталось мальчишке (пополз потом с кровавой "шляпой" на лбу к реке), но и полицаю не поздоровилось: снял с ноги ботинок на деревянной подошве, ударил краснорожего по руке так, что пистолет отлетел далеко в траву, а потом бил его этой деревяшкой по физиономии, пока тот не упал. Захочешь выжить, не на то еще отважишься! Пополз, упал лицом в водоросли реки. Холодная вода вернула сознание. Пришли двое в форме, шарили фонариками. Приблизится луч света, он нырнет. Потом они отвлекались, преследуя бегущего к реке человека. И это он не забудет до конца своих дней. Потому что...
Человек, упавший в воду от их пули, он узнал его по крику, был отец Зигмунда!..
Дожили они с братом в землянке в лесу около села Лошня до зимы, до того самого рокового 8 декабря 1943го года, когда на его глазах немецкой пулей (выдал их украинец, ходивший на вырубку леса) был убит самый младший, предпоследний член семьи Беньямин (а попольски Эдек). Пуля попала брату в глаз так, что брызнули на дерево мозги. Убежал в глубину леса, полями. Долго лежал в огороде у попа, прямо на снегу. Босиком: деревяшки свои растерял, пока бежал... Воспоминания, боль душевная приходят уже потом, когда получаешь на это право и время. А пока были простые задачи: поесть, укрыться от шальной пули. Да, теперь шальной, потому что немцы уже драпали. Наступали русские. Под Тернополем, переходившим много раз из рук в руки, шли последние бои...
Вот я, Господи! Тора. Диалог Моисея с Богом
Да, это был он, долговязый, уже восемнадцатилетний еврейский паренек из Тернополя, переживший десять, а может быть, сто жизней одна страшней другой. Остриженный наголо новобранец, радист 1го класса: "Мне доверили карабин и две тяжелых коробки рации РБМ, которую я носил на спине". А судя по тому, что он и его погодки (Марийская республика, казармы) стали вдруг получать вместо "голодного пайка" "первую норму", им предстояло вскорости вступить в последний и решительный. На этот раз с Японией, которая готовила бактериологическую войну с Россией. Предстояло одолеть сильнейшую Квантунскую армию, окопавшуюся в Манчжурии. Доломать ось: Рим Берлин Токио. Конечно, помогали и американцы, находившиеся в состоянии войны со Страной восходящего солнца, помогали всем: от тушонки до "студебеккеров", да и "шерманами" американскими танками... Но главный удар на себя принимала Советская армия: офицеры и солдаты многих национальностей. И снова "телячьи" вагоны, только едущие не на Запад, а на Восток и везущие не пленников на заклание, а бойцов на битву. Приморский край, станция Раздольное. Речь командира полка. Его гибель. Переход в наступление.
Тернополяни Сасовери. Батьки Мейєра Сасовера
Ждали важного сообщения из штаба полка. Но в лощине рация плохо принимала текст. Почти неразличимо. Хрипы.
Помехи. Зигмунд с тяжелой рацией на спине лезет на сопку, цепляясь за кустарник, стволы орешника, плети дикого винограда. Вероятно, оттого, что было уже темно, ончне смог вовремя сориентироваться, и здоровенный камень скатился ему на ступню. Упал вместе со своими ящиками. А когда поднялся, высвободил ногу, оказалось, что он не может на нее ступить: вывернута, распухла. До полной слышимости осталось буквально несколько метров. Но как их осилить? Коекак докарабкался наверх. Надел на голову "обруч" (наушники) и... отчетливо услышал знакомые позывные, а затем и то самое сообщение, от которого зависели дальнейшие действия всего 2го дивизиона.
Приезжайте снова в гости. На этот раз мы будем свободны от подробной беседы, и я вам сыграю на аккордеоне фронтовые песни...
Меир Зигмунд Сасовер, бывший радист, бывший преподаватель музыки (в послевоенное время), ныне пенсионер, живущий в Израиле, смелый, много переживший человек, чья фраза мне так понравилась: "У нас не осталось ничего, кроме Души".
Не о целом ли народе еврейском это сказано?
Єврейська газета «Новости недели» №2937 21 02 2000р
ДОРОГАМИ ВОЙНЫ / Евгения ГАЙ
Немає коментарів:
Дописати коментар